Волшебным автомобильным летом Антон, его жена и их собака напели песен до края мира, где запрятанная за малиновыми закатами, между холмов с каменными истуканами, лежит долина мертвых царей. Сколько видно кругом – курганы. Торчат грязно-коричневые камни-менгиры. Под курганами – когда-то жадные до жизни воины-вожди и шаманы с цепкими птичьими лапами. С монетками на глазах: у кого золото, у кого – серебро. Для расчетов с духами.

Назавтра ехать домой. А пока – отдых. Быстро темнеет небо на востоке. Закатно пахнут белая полынь и луговые травы. Горький ветер треплет палатку, и солнце катится в холодеющую степь.

На свет костра подъехал УАЗик. Худой мужик в кургузой фуфаечке, припадая на негнущуюся в колене ногу, взмахивает крылами: уезжать немедля, прямо в ночь! Вот заполошный. А если нет, то непременно подожжем степь, а он здесь – председатель, с него спросят. Топчась у костра, все махал и припадал.

– Утром уедем, утром.

– Утром-то? Пять тысяч давайте и можно утром. Костерок погасите только, и езжайте.

Антон проснулся среди ночи. Несколько минут таращил глаза на бьющий снаружи в палатку яркий свет. Томило: холодный крюк зацепился за внутренности, и тянул наружу, как рыбу. Только воздух глотай, разевая рот до хруста. Глаза мокрые отчего-то. Это испарина сердца, случается в полную луну. А за тонюсенькой, в слой нейлона, стенкой палатки – степь и живая ночь.

Луна огромная, мокрая, как молодой рассольный сыр, только что выуженный из сыворотки. Не обсохла еще. Ровное сияние растекается по небу, и просачивается вниз, сквозь нейлон. Видно, как спит в палатке, посапывая, жена, как похрюкивает и шевелит лапами во сне рыжая собака.

Звезды над палаткой набухли соком, повисли черносмородиновыми гроздьями. Ягодные небесные сосцы. Потянись, Антоха, лизни соски матери-природы, откроются тебе клады земли и тайны птичьих языков.

Нескончаемая белая фата тянется по небу, то ли женят, то ли хоронят кого.

Звуков нет, но слышно как воздух журчит еще не выпавшей росой, как распрямляются кости травы, постукивает соцветиями полынь.

Пустота в сердце, все принимаешь, на все согласен. Все отпустишь, если попросят. Себя отпустишь, и гравитация тебя отпустит, и не дыши.

До утра еще часа три. Голос тонкий, неслышный, как зовет. Не бывает таких голосов. Это кричит душа твоя, придавило ее черным небом, с его звездами, туманностями. Страшно ей, пусто, одиноко. Иди в палатку, Антоша, к жене под бочок.

По краю холма скользнуло стройное тело бегуньи. Матовая кожа серебрилась лунным светом, когда женщина длинным, неслышным шагом пробегала между курганами. Узкие бедра, почти незаметная грудь. Нагая охотница недетских историй. Острые рога на голове. Буйные заросли волос. Хвост с кисточкой рассекает воздух над идеальными полукружиями ягодиц.

Легко перебирая ногами, или, не снижая шага, опускаясь на руки, белой зверицей на четвереньках мелькала между менгирами, уходя все дальше, пока не пропала за очередным холмом.

За ней влекся полупрозрачный шлейф смутно угадываемых фигур, что подпрыгивали, стелились по-над землей, отставали, но неуклонно держались следа хвостатой бегуньи.

Пробежали, пропали за курганами. Без голоса, без шороха.

А утром настало утро. Отмытое за ночь солнце выпрыгнуло в звенящую позднелетнюю синь, и все ночное стерлось, забылось, провалилось в подвалы подсознания.

Рассказал жене. Она хмыкнула: попа полукружием? И у меня тоже! Повернулась, показала. И, что важно – только руку протянуть. Потом Антон – губы трубочкой, глаза – на женины полукружия, шутя жамкал руками воздух, а жена хохотала.

Собака вилась рядом, рыжая стрела солнечного бога.

На заросшем травой переезде их остановили. Ржавые рельсы, сто лет грунтовой дороге, ни души вокруг. Хорошее хлебное место. Двое гаишников из рояля в кустах. Автомат на ремне у сержанта смотрит дулом в землю. Нарушены невероятно важные правила пересечения железнодорожного переезда. Сержантовы глаза смеются. Особенно смешлив правый. Вот-вот выпрыгнет с насиженного места, наденет сапожки-гармошки и сложив пару коленец вприсядку, разведя руки, пойдет дробным топотом. У-ха-ха-ха!

– Ваши документы, пожалуйста.

Вы же видели знак, почему под знаком не встали? Знак – ржавый, хоть и читабельный, на нем дырочки от дроби и облупившаяся краска. А рельсов не видно. Раз знак стоит, значит нужно остановиться и оглядеться, прислушаться. Вы что же думаете, раз старые пути, так и не работает ничто? А вдруг поезд?

Сидящий в тени чахлого куста лейтенант фыркнул:

– Еще скажи – караван!

Гаишники рассмеялись.

– Будем квитанцию выписывать?

Переглядываются и ждут. Думают, как продолжить разговор. Придумали:

– Откуда едете?

Узнав, что с юга, посерьезнели. Встав с места, подергивая отсиженными ногами, подошел лейтенант.

Во избежание нарушения государственной границы и в целях пресечения незаконного провоза наркотических веществ, ваш автомобиль будет осмотрен. Снимайте колеса. А потому что проверим их на наркотики. Разбортуете все четыре, покажете нам.

– Может, как-то иначе?

Вовремя сказанное слово дороже золотого яблочка на серебряном блюдечке: можно не снимать колеса. Но тогда – пять тысяч. Или арест транспортного средства за нарушение правил пересечения государственной границы.

– Так мы не пересекали...

– Место здесь глухое, все проверим. Понапрасну никого не задержим.

Очевидно, что пять тысяч рублей на развитие отдельно взятого переезда – лучше, чем попутками сто тридцать километров до поселка, где, может, и автобусов-то нет. Антон второй раз полез за бумажником. Видимо, такова здесь плата за проезд.

Между делом, дружелюбно, ведь все решено уже, все довольны:

– А кто у вас по степи ночами шастает?

Забегали сержантские глазки, забегали, и веселый глазок-смотрок похудел, сдулся, совсем квелый стал.

– Да так... а вы что видели?

Да в том-то и дело, что не пойму, что видел. Женщина молодая бежала по курганам. Без одежды. Про рога и хвост говорить не нужно, сразу повезут в клинику на анализы. Не только шины, а обшивку салона снять заставят.

– Кроме женщины был кто?

– Непонятно. Спросонок из палатки по нужде вышел. Вроде как клубилось что-то за ней. Может, пыль?

– Не пыль это. – Лейтенант поморщился. Веселость ушла. – Увидите – близко не подходите. Счастливого пути. До темноты доедете до гостиницы.

И опять дорога пыльной лентою вьется. Смеркается. Вот и луна взошла, царица ночи. Сегодня тяжелая, с ореолом.

– Антоша, что там позади нас, как туман по дороге поднимается?

– Это не туман, сердце мое.

Это похоже на адский шлейф белой бегуньи. А вот и она. Тоненький девчоночий силуэт. За ней следом – немой вскипающий ужас.

– Антоша, что там позади нас, как будто бежит кто?

– Там нет никого, душа моя, и они скоро нас догонят.

Прижаться к обочине и заблокировать двери. Есть такое чувство, что ничто не поможет. Опять тонкий голос, каких не бывает... И тянет за внутренности.

– Антоша, что там позади нас?

Уже не позади. Мимо текла бледная свита, зыбкий лунный клин, на острие которого неслась, запрокинув к небу застывшее лицо, рогатая хвостатая ночная бегунья.

За ней, подпрыгивали и мотылялись из стороны в сторону мужчины различного возраста и вида. По-обезьяньи отталкивались руками от земли, взбрыкивали от избытка сил утренние гаишники. Припадая на ногу, ввинчивался в воздух председатель в синем кургузом ватнике. Нелепо подскакивал на бегу неизвестный лысый толстячок в кепке. Другие бежали тесно и выглядели как дым.

Ступив на прозрачную, идущую под углом к земле поверхность, разом преодолев невидимую преграду, хвостатая бежала выше и выше, взбираясь по ведущей к Луне дорожке. Туда же влился дикий эскорт – на Луну! на Луну! где безжалостный свет точит плоть, и, истончившись до змеиной чешуйки, всякая вещь, кружась и поблескивая, оседает пушистым пеплом на пористый камень.

Кроме глаз. Отвалившись от рассыпавшегося в пыль тела они бестолково бегают туда-сюда на тонких ресничках и, попадав в кратеры, сбиваются там шевелящимися кучами. Все смотрят, смотрят на Землю, пока не уснут. Соскользнув во сне, тонко прочертят по небосводу и стукнут в траву.

Местные выискивают и продают упавшие глаза на рынке. Кто купит, в яркую луну услышит в доме журчание невыпавшей росы и тонкий голос, как укол в сердце.

Из оцепенения Антона вывел голос жены.

– Никогда не знаешь, как что обернется, – задумчиво сказала она вслед растворившемуся вдали клину. – Вот, коррупция это плохо. А поглядеть ближе – хорошо ведь, что от дикой охоты можно откупиться, как думаешь? Не две монетки, конечно, но ведь – инфляция!